Книга Окаянный дом - Стасс Бабицкий

приволок к Бабарыкиным свой гамак и натянул между двумя деревьями. О, это были замечательные деревья! Дуб, посаженный лет двести назад прапрадедом, строившим эту усадьбу, и старая груша, расколотая молнией пополам. Они добавляли пасторальному пейзажу толику величественной мрачности, которую так ценил поэт Маслов, живущий за рекой. Он тоже стал частым гостем и подарил Татьяне два плетеных кресла: таким не страшны дождь или ночная роса — смахнул влагу и садись, все уютнее, чем на лавке у стола.

На самом краю сада, где высокий берег обрывался вниз, — аж дух захватывало! — выложили огромный круг из узорчатого камня. В этом очаге по праздничным дням разводили костер, привлекая внимание всей округи. Соседи знали: раз пламя взметнулось к закатному небу, значит старик Бабарыкин готовит свое знаменитое угощение. Вот и сегодня он появился под крышей беседки, сжимая в руках дюжину тончайших вертелов с нанизанными кусками жареного мяса.

— А вот и б-б-барашек подоспел!

Александр Кондратьевич всегда заикался на словах, начинающихся с буквы «Б», такая напасть — фамилию свою и то выговаривал по частям.

— Называется это б-б-блюдо «шиш-лык». Один татарин из Крыма научил меня. По-ихнему это б-б-будет «мясо на вертеле». Готовить его надо, когда огонь угасает, а жар от углей еще подымается. Сейчас мы под эти угольки еще картошечку забросим, вот тогда вообще пальцы оближете!

Вторую порцию шиш-лыков принес давний товарищ хозяина, некий господин Мармеладов. Он приехал погостить неделю-другую, без особой цели. Бабарыкин положил вертела на большую тарелку и при помощи хлебной корки снял куски мяса с этих миниатюрных шпаг. Но, против ожидания, никто из гостей не проявил интереса к заморским яствам.

— Заскучали? С чего б-б-бы это? В молодости скука — самый страшный враг. Особливо при лунном свете. Не так ли?! — обратился он к своему молчаливому гостю. Тот кивнул и Бабарыкин продолжил. — Я и сам подвержен меланхолии, потому гоню ее прочь, как только замечу. Ибо зараза эта охватывает незаметно, вползает в душу змеей и там уже изливает свой яд. А попробуй потом, избавься… Ну-ка сказывайте, добры молодцы да красны девицы, отчего это вы закручинились?

По косым взглядам и раскрасневшимся лицам, он догадался, что за столом еще минуту назад яростно спорили. Поэт Валерий Маслов играл желваками, отвернувшими к реке. Нарочно, чтобы не смотреть на портупей-юнкера Егора Постникова. Этого нескладного увальня с чуть заметными усиками пригласил Алексей Акадский. Просил любить и жаловать, поскольку тот не только сослуживец, но и староста курса. Их военное училище располагалось где-то на Знаменке и готовило офицеров для пехотных корпусов. Оба весьма переживали по этому поводу и часто впадали в злое уныние оттого, что они не гусары, овеянные легендарной славой, и никогда не станут героями баллад. Сейчас на их лицах читалась жгучая обида, нанесенная словами кого-то из рифмоплетов. Стихов их никто из гостей не читал, да и, по правде сказать, не стремился, но если люди называют себя «поэтами», отчего бы с ними не согласиться?! Таковых за столом было еще двое. В затененном углу беседки сверкал глазами Иннокентий Миров-Польский, потомственный дворянин, как раз-таки успевший послужить в кавалерии и оттого считавший себя вправе смотреть на юнкеров свысока. На другом конце стола расположился Наум Ренкерман, неприятный тип с жиденькими бакенбардами и прыщом на носу. Он ёрзал в плетеном кресле и ехидно ухмылялся в предвкушении скорой драки. Тут и слепому ясно: о чем бы эти люди не спорили на словах, на деле все сводилось к тому, что пятеро молодых кавалеров никак не могут поделить внимание трех барышень.

— Вы заметили, господа, какой удивительно-чистый воздух в сосновых лесах? Стоит только подышать, все болезни проходят. Чахотка, испанка, любая хворь!

Татьяна попыталась увести общий разговор подальше от конфликта, но тему выбрала неудачно. Эльза Фалетти, подруга по институту благородных девиц, закашлялась, прикрывая ладонью побледневшие губы. Сидевшая рядом Раиса Муравьева протянула ей платок. Разговор не клеился. Неловкое молчание окутало сад.

Хозяин дома усмехнулся, вспоминая похожие сюжеты из своей юности.

— Чем же прикажете спасать наших Несмеян, господин Мармеладов? Может б-б-быть рассказы о ваших заморских путешествиях увлекут их настолько, что…

— Это еще успеется, — перебил его приятель. — Лучше пощекочите нервы гостей той байкой, что давеча мне поведали.

— А ведь верно! Чтобы прогнать тоску прочь, кладбищенские истории вполне годятся, — Бабарыкин потер ладони. — Случилось это в незапамятные времена. Когда я только родился, жил в нашей местности один могильщик. Суровый старик. Вечно ходил с нечесаной б-б-бородой и в неопрятном сюртуке, а подпоясывался двумя веревками. Мы, малышня, дразнили его издали, но б-б-близко подходить опасались. Очень уж тяжелая рука б-б-была, если поймает да за шкирку тряхнет — неделю потом синяки не проходят. И вот однажды в такую же ночь, когда весна сменяется летом, повесился этот странный дед в сосновом б-б-бору, аккурат за погостом. На тех самых веревках, что вместо пояса носил. Оплакивать его никто не пришел, зарыли в землю б-б-без отпевания — и забыли. А год спустя началась чертовщина!

Бабарыкин оглядел лица, едва подсвеченные угасающим костром. От злости и обиды не осталось следа, всем не терпелось услышать продолжение истории. А рассказчик нарочно тянул паузу, прихлебывая чай, чтобы еще больше распалить интерес.

— Что за чертовщина, папенька? — не выдержала Татьяна.

— Жуткая чертовщина! — ответил тот, поежившись. — Девушки стали пропадать на исходе весны. Красивые девушки, вроде вас с Раисой. Выйдут за ворота в одиночку — все, пиши пропало. Находили их потом задушенными в окрестных лесах. Лет пять или шесть такое творилось, но это б-б-было еще не самое страшное.

— А что же тогда самое страшное? — пискнула Эльза.

Барышня даже не обиделась, что ее не записали в красавицы. Скорее всего, просто не заметила этого.

— Самое страшное… Вымораживающее душу… Пробирающее до костей могильным холодом…

— Папенька! — Татьяна приложила ладонь к сердцу, а другой сжала руку своего жениха. — Не тяните, умоляю вас.

— Так вот-с… — Бабарыкин перешел на тревожный шепот, словно сообщал некую тайну. — Всем жертвам кто-то прокусывал шею и пил кровь.

— Упырь! — воскликнул Маслов. — Так и знал, что этим все кончится!

— Брехня, — осклабился юнкер Постников и тут же смущенно исправился. — Ой! Вы не серчайте, Александр Кондратьевич. Но такого ведь на самом деле не бывает.

— Я тоже так думал, Егорушка… Такой же б-б-был,